Так далеко до конца войны...

Тяжелые шторы раздвинуты, но это туманное утро мало чем отличается от ночи. Снаружи - пасмурная мгла, такая же серая, как его колючий шерстяной свитер. На столе - чашка горячего чая и тарелка с овсяным печеньем, которым, кажется, уже можно заколачивать гвозди. Усевшись, худой светловолосый мужчина долго греет тонкие пальцы о чашку, глядя в серое заоконье - туманы Альбиона завораживают своей глубиной и неотвратимостью. Напоминают о других туманах, серо-лиловых, призрачно-прозрачных и столь же холодных...читать дальше
Он делает глоток, разбивая наваждение и кладет перед собой лист бумаги. В такие дни чаще всего тянет рисовать - ни вышивка, ни работа с камнем не идут. А вот карандаш, напротив, скользит по бумаге словно зачарованный, и ему кажется, что рисунки, сделанные в дни зимних туманов, удаются много лучше обыкновенного.

...и не берёт огонь

Письма тяжелые, как гранит,

Со всех берегов границы

И с разных её сторон.

Он на мгновение закрывает глаза, представляя лица тех, с кем не говорил бесконечное количество дней. Тяжелый, словно бы отлитый из бронзы профиль с упрямо выдвинутой вперед челюстью, крупными чертами лица и пронзительно-серыми глазами, которые все почему-то считают голубыми. Тонкий, практически птичий абрис второго лица - острые скулы, бездонная темень за полуопущенными ресницами, ядовитая улыбка тонких губ, угольно-черные пряди, спадающие на лицо.
Два... друга? Но даже он не настолько блажен, чтобы назвать одного из них другом. Два врага? Но и врагами они друг-друга не зовут, а он их - и подавно. Такие разные и в чем-то похожие, как могли быть похожими два брата. Но и братьями им не бывать вовеки веков.

После. Мне всё объяснят потом,

Как не перейти поток,

Как не преступить закон.

Сегодня первой на бумагу ложится пастель: кадмий, охра и умбра поверх серо-стальной бумаги. Ему не нужно прислушиваться к себе, чтобы вспомнить гордо вскинутую голову, летящую по ветру гриву чуть-вьющихся медных волос, и боль - затаившуюся в глубине зрачков, ставшую столь же привычной, сколь и само дыхание.
Обладатель растрепанной медной гривы стоял на гребне стены в одной лишь рубахе, гневно глядя на север, будто обвиняя тянущиеся оттуда тучи во всех своих поражениях. Тяжелый шерстяной плащ сполз к его ногам и на него уже начали ложиться первые робкие снежинки - тонкие росчерки белого карандаша.

Письма холодные, как гранит

Надгробий, что вдоль границы

И с разных её сторон…

Хозяин дымящейся чашки берет в руку карандаш, и под его пальцами на листе бумаги проступает знакомый профиль - темноволосый мужчина, склонившийся над картой, напряженно всматривается в значки над ее поверхностью. За его спиной - резной профиль стрельчатого окна с видом на горные кряжи. На столе - хищный кинжал, словно созданный для того, чтобы обрывать жизни тех, в чьих жилах течет горячая алая густая кровь. Губы его хозяина кривятся в презрительной усмешке, словно увиденное одновременно и раздражает его, и веселит.
Одно неловкое движение - и россыпь алых брызг ложится на лист. Грудь рисующего раздирает надсадный кашель - словно легким надоело в груди и они рвутся на волю, подобно пойманной в клетку птице. Он устало прикрывает глаза, пытаясь унять боль и успокоить сбившееся дыхание. Морщится, глядя на испорченную работу...
Впрочем, рисунок лишь выиграл - красное пришлось как никогда к месту. Даже жаль, что спустя лишь пару минут его сменит бурый оттенок запекшейся крови.

Но не забудь: есть те, кто быстрее пуль,

И если расчёты верны...

И я надеваю траур, на восточный манер – белый,

Как всякий, кто будет слеп,

А все, для кого я пела, лягут в чёрные травы

На этой ничьей земле.

Отложив рисунки он долго глядит в окно на свивающиеся меж собой полосы тумана и дождя. Задумчиво гладит пальцами старую фоторамку с чуть выцвевшим портретом девушки в легком ситцевом платье. Улыбается.
Пожалуй, его улыбка могла бы согреть получше любого чая - но сегодня его дом пуст и некому откликнуться на это неизбытое тепло. Остывшая кружка - как и нетронутое печенье - вот и все, что напоминает о последних часах этого туманного утра.
В камине ручное пламя играет стопкой стремительно чернеющей бумаги, с одинаковым рвением пожирая и кровь, и графит.

Но не забудь: есть те, кто быстрее пуль,

И если расчёты верны,

Но видел ли кто-нибудь

Весь этот мир непролитым молоком,

Но всё ещё далеко,

Так далеко до конца войны

В тексте использованы слова песни "Быстрее пуль" группы "Немного Нервно".